Бабушка русской поэзии автопортрет

Полуседая и полуслепая

Полунемая и полуглухая

Вид – полоумной нли полусонной,

Не говорит – мурлычит монотонно,

Но – улыбается, в елее тая

Свой бубен переладив на псалмодий,

Она пешком на богомолье ходит

И Зубовскую пустынь посещает.

Но если церковь цирком называют,

То это бес ее на грех наводит.

Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет, -

Всех недослышит или недовидит,

Но – рада всякой одури и дури, -

Она со всеми благолепно курит

И почему-то ладан ненавидит.

Ей весело цезуры сбросить пояс,

Ей – вольного стиха по санкам полоз,

Она легко рифмует плюс и полюс,

Хо – ее не, нем и без, и нолу – 

Ненужая бесподная бесполость.

Июнь 1918

THE GRANDMOTHER OF RUSSIAN POETRY: A SELF-PORTRAIT

Hair half gone grey, half blinded,

Half dumb and half gone deaf,

Half sleepwalker, half crazy Jane,

She doesn’t speak: she mewls in a monotone,

But smiles when melting into unction.

Fitting her clashing bells to the psalms’ sounds,

She goes on foot to hear the service sung,

And wanders to the Zubovo hermitage:

But if she says a church is like a circus,

Ten that’s the devil tempting her to sin. 

No matter who goes forth or who returns,

She hardly hears or sees all those around.

Loving stupidity, or stupefaction.

She smokes complaisantly with anyone,

Although she cannot stand the smell of incense.

She’ll gladly put off strict caesura’s girdle,

And free verse cuts the track of her toboggan.

She’ll often rhyme you have and half-wit.

But since she has no sex, no gender,

Her no, her not, and half are barren.

June 1918

from An Anthology of Russian Women’s Writing, 1777-1992, 

edited by Catriona Kelly, Oxford University Press, 1994  

ISBN 0-19-871504-8

давно я знахарки личину

Таскаю с песенной  клюкой,

Давно пора бы в домовину

Костям усталым на покой.

Да не уйти, пока другому

Не передашь проклятый дар – 

Той песни жуткую истому,

Тот непроглядный морок чар.

И я с мольбой, и я с тоскою

Пытаю по чужим дворам:

Кому я слово колдовское,

Кому я силу передам?

Она иному не по нраву,

Она другим невмоготу.

Кто бросит счастье, как забаву,

За окаянную мечту?

Ответа нету от неровни,

Не по плечу им тягота.

Но будет время – выйдет кровник

И примет дух из уст в уста.

И станет он, как я, по чину

Глухою ночью ворожить,

И заговаривать кручину,

И сердце дремою сушить.

А спозаранок – выйдет в поле;

Как я, поклонится горам –

И хлынет песней властной воли

По четырем лихим ветрам. 

from: С песенной клюкой, 1925

For so long I have dragged this wisewoman’s

Mask, and singing crook, around;

For so long it has been time to go

To my [last] home, and rest my weary bones.

But that can’t be, till I pass on

This damned gift to another soul – 

The dreadful weariness of that song,

The impenetrable dusk of those spells.

And so with anguish and with prayers

I haul myself round strangers’ yards:

To whom shall I give the words of sorcery,

To whom shall I pass on my powers?

Those powers are not to the taste of some,

They are beyond the strengths of others.

Who would throw away happiness like a toy,

For the sake of an accursed fancy?

Those who are unequal give no reply,

Their shoulders will not bear that weight.

But in time my blood brother will come,

And take the living breath from my lips.

And he will, like me, according to his office,

Divine the future at dead of night,

And relieve sorrow by casting spells,

And heal hearts by power of sleep.

And at cockcrow he will go out

Like me, and bow down before the hills,

And pour out the songs of his arrogant will

To all the four fierce winds. 

А вдруг – о нас бояся позабыть,

Нас помянуть – покойников забота?

Родительская наша здесь суббота,

Там – детская суббота, может быть?

И мы для них – давным-давно мертвы,

Хоть нас они сегодня поминают

И на небесных папертях читают

Плачевные синодики живых?

От нас ли к ним, от них ли к нам – призыв,

Двойного поминанья шепот встречный.

И вечной памяти, и жизни вечной

Для мертвых простат мертвые – забыв? 

Suppose though – but suppose the dead

Commemorate us to, lest they forget?

We have a “parents’ Saturday” here, on this earth,

Do they perhaps hold “children’s Saturdays”?

And we, for them, are dead these many years,

Though today they hold the commemoration for us,

And the sad Book of Remembrance of the living

Are recited in the church parvises of the heavens?

Does the call go from us to them, from them to us, 

The answering whisper of redoubled commemoration?

Do the dead, on the dead’s behalf, make the request

For everlasting memory, life everlasting, forgetting us?

Translated by Catriona Kelly, from  Reluctant Sibyls: Gender and Intertextuality in the Work of Adelaida Gertsyk and Vera Merkureva, in Rereading Russian Poetry, edited by Stephanie Sandler, Yale University Press, New Haven and London, 1999.  ISBN 0-300-07149-3.

                            Анне Ахматовой

Из тусклой створки голос пел протяжный,
Как говор волн в раковине влажной,
И были в нем созвучия слиянны.
Как над водой встающие туманы.
Он тосковал разлуки ожиданьем,
Он укорял несбыточным свиданьем,
Он заклинал обетом непреложным,
Он искушал ответом невозможным.
И заклинанию - сердцебиенье.
Сжимая горло, застилая зренье,
Отозвалось - беззвучней, бестелесней
Неслышным отголоском, вздохом, песней, -
Клянясь тоской ночного расставанья,
Не знать забвенья на путях скитанья,
Пока иного утра совершенство
Не озарит бессонное блаженство.

2 декабря 1934

                                  To Anna Akhmatova

A drawn-out voice sang from the dark fold,

Like the speech of waves in a damp seashell,

And in it there were fused harmonies,

Like clouds rising up over the water.

It sorrowed in the anticipation of parting,

It scolded for a tryst not kept,

It conjured by an inviolable vow,

It tempted with an impossible answer.

And to that conjuration beat the heart.

Clenching the throat , clouding sight,

It called forth a soundless, bodiless

Song, like an unheard echo or sigh,

Swearing by the sorrow of nightime parting

Not to know oblivion on the ways of wandering

Until the perfection of another morning

Illuminates its sleepless bliss.

    Нас Вячеслав Великолепный

        И причащал... и посвящал...

        Для нас он мир в эдем вертепный - 

        В обоих смыслах обращал.

        Где изливала токи крови,

        Лия, стенающая тварь, - 

        Он воздвигал и славословил

        Свой торжествующий алтарь.

        Кровь сатаны храня в Граале,

        Христа Дионисом рядил,

        И там, где корчась умирали,

        Благословлял и уходил.

     Пробоина - в Успенском соборе!

     Пробоина - в Московском Кремле!

     Пробоина - кромешное горе -

     Пробоина - в сраженной земле...

     ..................................................

     Пробоина - брошенные домы -

     Пробоина - сдвиг земной оси!

     Пробоина - где мы в ней и что мы?

     Пробоина - бездна поглотила -

     Пробоина - нет всея Руси !