main page, here              

Юнна Мориц

Yunna Morits

 

 

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ О БОЛЕЗНИ МОЕЙ МАТЕРИ

 

1.

 

Белизна, белизна поднебесная,
Ты для тела, как видимо, тесная,
А душе - как раз, в пору самую.
Это я, Господь, перед мамою
Заслоняю вход, не пускаю в рай,
Будь он проклят, сей голубой сарай!
Хоть воткни меня гадом в трещину, -
Не отдам тебе эту женщину!
Буду камни грызть, буду волком выть,
Не отдам - и все!
Так тому и быть!

 

4.

 

Беда моя огромна,
И стужа тяжела.
Полумертва, бездомна -
Ни крыши, ни крыла.
Один под голым небом
Березовый престол, -
Дождем залит, засыпан снегом
Заброшенный мой стол.
Толкается страничка
В ледовые ветра...
Мама, веточка! Мама, синичка!
Мама, снегурочка! Не тронь костра!
Не тронь костра. Так полежи.
Каплей в песке, ниткой в куске.
Не тронь костра. Так полежи.
Красной слезой у меня на щеке,
Алой слезой, медли-и-тельной.

 

Не тронь костра. Так полежи.
Помнишь? В грамматике есть падежи.
Ты - мой родительный. Ты - мой винительный.
Не тронь костра. Так полежи.
Может быть, смерть сократит грабежи -
И весна придет! И весна придет!
И фасоль взойдет! И горох взойдет!
Упадет звезда в колодезь.
Упадет росинка сверху.
Где вы, где вы, птичьи стаи?
О, как трудно не растаять
Старенькому человеку
До того, как вы вернетесь!
О, как трудно не растаять...

 

А я посижу на больничном дворе.
Я молитву сложу на больничном дворе:
Дерево-дерево! Озеро-озеро!
Пока еще нет синевы-желтизны
На мамином тельце,
Покуда не поздно,
Подайте, подайте кусочек весны!

 

Весна придет! Весна придет!
Фасоль взойдет! Горох взойдет!
Огуречик-человечек
Пупырышками пойдет.
Я не верю, я не верю,
Я не верю в то, что мама
Без клубники-земляники
Навсегда от нас уйдет.
Ясны звезды над полями.
Ветер-снег над тополями.
Грудь сугроба у стены.
Подайте дитяти кусочек весны!

 

5

 

Прилетела птичья стая
В разноцветной одежонке.
На дворе трава густая,
Словно шерсть на медвежонке,
На зеленом, на зеленом,
На совсем молоденьком.
Ходят люди, ходят звери.
Слава, слава ходикам!
Будет город стоять
И деревня стоять!
В голубой высоте
Будет солнце сиять!
Будет груша родить!
И картошка родить!
А тем более пшеница...
Мама учится ходить!

 

Не падай, слезка,
Чтоб не стало скользко.

 

1963

 

Three lyrics from Poems for my Sick Mother

 I

 

Whiteness    the whiteness of these skies

heavily clamping down over our bodies;

when the time comes our souls will pass through you

only too easily. So here I am, Lord,

blocking my mother’s entrance to paradise

ready to curse the light blue roof of it

however you harass me into the cracks

like a snake.        I won’t give her up to you yet

gnawing stones and howling where I sit.

I shall refuse to let my mother past.

 

IV

 

Misfortune is as huge

and heavy as this cold

I’m half dead.  Without home.

Without a roof         or wing

Alone under bare skies.

A stump of birchwood chair

my table drowned by rain

abandoned, covered in snow.

 

My pages rustled through

by icy winds. Mother!

Snow-girl. Small bird.

Snow-girl. Don’t touch the fire!

The bonfire. Lie quite still.

Like a water drop on sand

like a red tear on my cheek.

Don’t touch! Lie quite still.

 

Don’t touch the fire. Lie there.

Perhaps death will bold back.

And spring will come. Spring!

With peas and beans returning

a star will fall in the well

or a single drop of dew.

Spring birds where are you flying?

A frail old woman can so easily

dwindle away to nothing

before you return. It’s hard not to!

 

I wait in the hospital courtyard

and sitting here make up my prayer.

Trees.     Trees.    Lake.     Lake.

While there is time to spare

before my mothers small body is bruised

yellow and blue. Please. Give me

a small piece of spring, whose

time will come anyway, spring always comes:

beans appear, peas come up,

and small prickly cucumbers.

I won’t believe it, I won’t believe it. No.

 

It is impossible mother should go

for ever     before the first strawberries.

And yet the stars are bright over the fields.

There is snow in the wind over the poplars.

Against the wall a snowdrift. Like a breast.

And we are children. Grant us a little spring!

 

 

V

 

A flight of bird s has arrived in

their many coloured coats.

In the yard grass is thick

like fur on a baby bear –

on a green bear, yes, a green one,

the smallest and the youngest bear.

People are walking about,

and animals. Bless all walkers!

Look, the city will survive.,

every village will survive.

For the son will shine in

the light blue heights again.

The pear will come to fruit,

like potato, like wheat ...

And Mother is learning to walk.

 

Don’t fall, don’t fall, little tear,

It mustn’t be slippery for her!

 

 

 

 

 

 
Полночный холод кислорода.
Созвездий медный купорос.
Перед окном зажгла природа
Спирали раскаленных роз.

Тропа далекая пустынна,
Безлюдна, ни души на ней —
Лишь тень, чье тело слишком длинно
Для человеческих теней.

Я узнаю осанку Музы.
Шаги распевны по слогам,
И розы, разрывая узы,
Во тьме плывут к ее ногам.

Серьезен крупный взор богини,
Сосредоточенны уста.
Пройдя насквозь, она покинет
Могучий замысел куста.

Но честно освещают грозы
Прогулку Музы в облаках
И темно-красный сверток розы
В ее натруженных руках.
 

1973

 

Midnight cold of oxygen

bronze vitriol of stars:

spirals of scorching roses

are kindled around my window

 

and nobody moves along

the empty path in the distance

where I see a tall shadow,

too tall for any human.

 

I recognise the Muse.

Her steps sing every syllable.

At the sound, roses break loose

and float down to her feet.

 

Her wide stare is serious

her lips are full and firm.

Look how she moves right through

that splendid thought - a bush -

 

to be lit up by a storm

even as she walks the clouds

bearing a dark-red parcel

of roses in toil-worn hands.

 

 

 

 

 

ПАМЯТИ ФРАНСУА РАБЛЕ

 

 

Чудесно рухнуть на опушку!

Спиной - в тюфяк, щекой - в подушку,

И нежной ленью овладеть

Не по верхам, а в совершенстве,

Чтобы в растительном блаженстве,

Как шмель над клевером, гудеть!

 

Пластом - в простор! Двумя руками

Обнять траву с ее жуками,

Глотать зверинца аромат.

Из кожи - вон! И в эти кущи,

Где краток век, народы гуще,

Иные краски и формат.

 

В раю не держат изваяний!

Он - для купаний, для валяний

И для других счастливых дел!

И не повальное жеманство,

А здравый дух раблезианства

Там населеньем овладел.

 

На лучший мир не уповая,

Цветет культура смеховая,

Комедиантство, анекдот,

Пьерро танцует в балагане

На барабане, гол как в бане,-

И развлекает свой народ.

 

Когда смешное хлещет в уши,

Само бессмертье хлещет в души,

Как виноградное вино,

И в передышке все забыто:

Короткий век, угрюмство быта,

И все трагичное - смешно!

 

Легко вернешься в муравейник,

Согреешь на плите кофейник,

На ужин зелень пожуешь.

Равно простейшим и приматом,

Ты насладишься ароматом

Того, что длишься и живешь!

 

Благословенна передышка,

Когда хохочешь, как мартышка,

Над роком, смертью и судьбой,

Над женщиной и над мужчиной!

Проверка вольностью бесчинной -

Осталась ли душа с тобой!

 

Иначе в бытности суровой,

Где дрожь горячки нездоровой

Нас бьет в тщеславии пустом,-

Возможны всякие потери!

Душа найдет прореху в теле,

А возвратит ее потом

Рогатый скот у адской двери.

 

1966

 

In Memory of François Rabelais

 

 

To lie at the edge of the forest

with your face in the earth is miraculous

for idleness is tender, and

can be possessed entirely

in vegetable joy just as

bees sing into clover.

 

Feel the space under the planer.

Hold on to grass and beetles.

Gulp down the smell of the zoo

on your own skin. We live among

fair booths, where time is short,

packed in together densely.

 

In paradise no more idols!

People do what they like
joyfully, bathing and lazing,
without any though of manners.
The healthy spirit of Rabelais

roles the whole population there.

                                                        

No better world to wait for!

Laughter rises easily

and stories. Pierrot can

dance on his drum as naked

as if he were in a bath-house.

The show is for everyone.

 

When laughter beats in your ears,

your soul knows it’s immortal.

The freedom is like a mouthful
of wine         a breathing space
a forgetting of this life’s brevity.
The saddest truth can be funny.

 

Now go back to your anthill,

put coffee on the stove there.

Chew at your greens for supper.

Enjoy the simplest flavour,

and as you do so savour

the strangeness of carrying on!

 

Once you can shout and laugh

Like e monkey at death and fate .

and how men and women act

the pause is wholly blessed.

A laugh is the outrageous; sign

that your soul remains alive.

 

Unhealthy fevers shake us

in this stern world. Tormented,

by chasing after success,

we may lose all we possess.

Even our souls may leak away

then, and only return to us

with Hell and horned beasts!

 

 

 

 

 

В серебряном столбе

Рождественского снега

Отправимся к себе

На поиски ночлега,

 

Носком одной ноги

Толкнем другую в пятку

И снимем сапоги,

Не повредив заплатку.

 

В кофейниках шурша,

Гадательный напиток

Напомнит, что душа -

Не мера, а избыток,

 

И что талант - не смесь

Всего, что любят люди,

А худшее, что есть,

И лучшее, что будет.

 

 

Now we’ll go homeward

    in search of a bed

in a silver pillar of

    Christmas snow

 

and there with one toe

    push the heel of the other

and so take our boots off

    without any bother:

 

then inside the coffee pot

    some strange drink rustles.

We are reminded

    how no soul is bounded;

 

and no talent can be

    a convenient mixture

of things that we like only

    but what is best and what is worst.

 

 

 

 

И колокол в дупле часовенки пустой,
И ослик с бубенцом, подвязанным под грудь,
Внушали мне любовь своею красотой,
Виднелись на просвет, просматривались вглубь.

 

Вокруг питался юг безумствами долин,
В саду среди хурмы шумела чайхана,
Валялись на земле лимон и мандарин
И бесподобный плод с названьем фейхоа.

 

Вознаграждался труд лихвой фруктовых груд
И умноженьем стад, идущих прямо в ад,
В жаровню, на костер, на свой девятый круг,
У них загробный мир - огромный комбинат,

 

Их сок и жир течет, и начат новый счет,
Прекрасный, сладкий дым уносится в трубу,
И хочется свобод, и к жизни так влечет,
Что никакая муть не омрачит судьбу.

 

Пускай устройство дней совсем оголено -
До крови и костей, до взрыва Хиросим, -
Продли, не отпускай! Узнаешь все равно,
Что без моей любви твой мир невыносим.

 

1964

 

 

The bell in the hollow chapel

and the bell in the throat of the donkey

fill me with love.      Such depths

their beauty opens to me.

 

Here southern valleys feed on

mad fruitfulness! Asian teahouse

noises rise in a garden of

persimmons, mandarins, feikhoas.

 

How easily work is rewarded with crops here!

Rather as the herds of those going straight to

the braziers and bonfires of hell multiply!

The world after death is another great enterprise!

 

New accounts for it open. Juice and fat

begin to flow. Sweet smoke goes up the chimney.

But we still want our freedom, and long to live

with nothing to darken our fate, don’t we?

 

Even though the way our days are arranged has

been exposed to the bone, to the Hiroshima bomb.

We must bold on, keep going, you must understand,

without my love your world is unbearable.

 

 

 

 

 

 

 

Translations into English by Elaine Feinstein, from Elaine Feinstein, Collected Poems and Translations, Poetry Pléiade, Carcanet Press, Manchester, 2002.

ISBN 1 85754 566 4