ГОРНАЯ ОДА

1

Где высота сама себя играет
на маленьком органе деревенском
и на глазах лазурь изображает,
но голосом не взрослым и не женским -
а где-нибудь в долине удивленной
водой, перебегающей повсюду,
Моравии, Баварии зеленой
перемывая чистую посуду,
там в каменный кувшин с колоколами
упрятано готическое пламя.

2

Пусть готика, как это ей природно,
направит кверху вектор вертикали,
чтоб там она закончилась свободно,
как некогда преданье о Граале,
и копьеносцы м каменотесы
на острие иголки безвоздушной
вдруг задохнулись от надежды тесной
и не коснулись чаши невозможной -
а небо только падает глубоко,
как тот, кто спит на берегу потока.

3

Он спит и управляет сновиденьем,
как плоскодонной лодой на порогах,
и звук, приподнимаясь над селеньем,
кончается в таких же одиноких,
и все они - его земля родная,
и выбрать невозможно, и не нужно,
переправляя их и пропадая
в существовании, в воде воздушной,
где, говорят, мы жили, как другие,
как снег в горах, как реки в летаргии.

4

Скажи, скажи на языке Кирилла
или на том, какого не бывало,
как снисхожденье с нами говорило
и небо прятало, как покрывало.
Есть имена, похожие на чины.
Они живут, как колокол в ущелье,
как непонятной верности причины
и как игра, не знающая цели,
когда она летит одушевленно
на свет сторожевого легиона.

5

Не родственный ни близости ни дали,
их колокол, раскачиваясь в нише,
есть миг, когда они существовали, -
и в этот миг они спускались ниже.
То Руфью отзываясь, то Рахилью,
глядела жизнь, как рядом пировали,
не зная, для чего ее растили
и где конец ее чужой печали.
Другим хотелось много, ей - едва ли:
лечь и лежать, и чтоб ее назвали.

6

Лежать, чтобы ее покоил голос,
который наклоняет котловины
и выдувает полости, и полость
в вино преображет сердцевины.
Чтобы одно звучание носило,
как крепкое крыло возникновенья,
над пропастью без имени и силы,
но страшного, живого тяготенья,
и время шло, и время было слово,
не называя ничего другого.

7

Чтоб горы - драгоценная равнина,
увиденная оком недреманным
взволнованных озер, стоящих выну
над тем многоочитым океаном, -
глядели, как она была любима
и как она спускалась по ступеням,
по каменным порогам, по долинам
с тысячекратно узнанным терпеньем.
И, наблюдая, как она терялась,
сама земля без меры повторялась.

8

И снился ей какой-то сон случайный,
почти печальный сон исчезновенья,
неведомо печальный. Но печали
он сразу же задумал удвоенье:
как будто дети, умершие рано,
как над ручьем, играющим в апреле,
стояли над своей могилой странной -
и ни жалеть, ни плакать не умели.
И отраженных обликов мученье
им было неизвестно, как ученье.

9

И так они стояли и молчали.
И только брали из случайной смерти
все то, что им напрасно обещали,
чего никто не пробовал на свете -
но каждый ждал. И вынянчил, как чадо,
и, плача, передал его загробью:
- Я только тень, но большего не надо.
Подобие, влюбленное в подобье.
И эту тень, как чашку с белым светом,
возьми себе и позабудь об этом.

10

Не на такой ли круглой вертикали
мне дар передавали безвозмездный,
и золотом, как взглядом, отыскали
и разрешили от надежды тесной?
Не тайны и не силы и не бездну,
мне показали дерево простое -
и странно было знать, что я исчезну,
когда листва заговорит с листвою,
и буду спать в корнях его глубоких,
как спят деревья при его потоках.

11

Все, что исчезнет, - будет как дорога.
И лежа мы уходим в путь невольный,
где круглая, как яблоко, тревога
катается в котомке колокольной:
скажи, скажи на языке награды,
на языке, спустившемся в загробье:
есть дудка, открывающая клады, -
звучащее подобие пощады -
и клад, и смысл, и образец подобья.

From the book Ворная, окна. арки,  1979-83

Mountain Ode

1.

Where solitary elevation plays

itself upon a tiny village organ,

that sounds in voices not of adults nor of women,

and where, before our eyes, the azure of the sky’s displayed –

or somewhere in an awestruck lea

that’s washed completely clean

by waters running through the green

of some Moravia or southern Germany –

there is a bouldery bowl with bells

in which a gothic flame is hidden well.

2.

Let gothic as is only natural

direct its vertically vectored slope

to end in freedom up on high,

like former legends of the grail,

and let the carvers and the spearmen

atop the steeple’s needled airless end

gasp suddenly from hemmed-in hopes

without attaining the forbidden prize –

while falling to the depths, the skies

are like the one who sleeps upon the river’s side.

3.

He sleeps, and in his sleep his dreams directs,

as if they were a flat boat that on rapids speeds,

and sounds are rising through the town

in equal desolation dying down

and they are wall – his native tracts.

He cannot make a choice, and there’s no need

since he can move the towns around, or in their

existence get quite lost, inside the liquor ether

where, it is said, we lived once like the others

like snow in mountains, soporific rivers.

4.

O speak, O speak in any Slavic tongue

or even in a nonexistent one

of condescension’s colloquy

of how it veil-like covered up the sky.

There are some names resembling ranks.

They live in crevasses like bells

like crazy reasons for fidelity

or like a game that has no goals

when all inspired it flies

into the fires of watchful phalanx.

5.

Not linked to nearness or to distance,

that bell, which vibrates in a hollow,

lasts but an instant; that they lived,

but they descended in that instant.

Like looked around, and answered first

like Ruth and then like Rachel as the feast

proceeded, not knowing why she’d been enrolled

or where to find the finish of her alienated despair.

The others wanted much, she was given

only to lay down, lie there, and be called.

6.

To lie, such that a voice would soothe her,

the one that hollows out the alpine basins

and airs out skins ensuring transformation

from empty  husks to wineskins.

So that upon a single sound she’d sail

as if on vibrant wings of inspiration

above abysses nameless, frail,

but in their vivid tension horrifying,

and time would pass, and time’d become the word

not naming any other thing.

7.

So that the mountains – precious prairies

when they’re observed by sleepless eyes

of roiling lakes which always fly

above that many-eyed sea –

could see how loved she was as she

descended over stony thresholds

across the valleys, by the stairs,

with patience taught by thousand-fold

experience. Observing how she disappears

the land itself goes stretching to infinity.

8.

And then she dreamed some sort of accidental dream,

a rather doleful dream of disappearance,

mysteriously doleful. Just an instant

and he had found a way to double dolor

as if some children who’d died premature

were standing just above their eerie sepulchre,

as if above a brook that plays midst vernal colors,

and couldn’t feel regret or scream.

In consequence the torture of reflected faces

was as unknown to them as schoolroom places.

9.

And thus they stood there wordless.

From accidental death they’d only torn

all that which had been promised them in vain

which no one on this earth has really claimed

but everyone expects. And nurtures like a babe

and crying passes on into the bourne.

“I’m nothing but a shade, but I need nothing more.

A likeness which loves a likeness.

So take this shade as if it were a goblet

emitting blinding life, all else you must forget.

10.

Was it not on just such a rounded slope

that I received mi unrewarded gift?

Was it not here that their glance discovered me,

like gold, relieving me of hemmed-in hope?

Not mysteries, nor powers, not a cliff –

they showed me just a simple tree.

How strange to think that I will only bide

‘til leaf begins to speak with leaf.

And then, amidst its gnarled roots, I’ll sleep,

just as the trees sleep by his river’s side.

11.

Whatever disappears is like a trail.

Supine, we part on our involuntary way

where worry, rounded, apple shaped

is rolling in a plangent pail.

O speak, O speak, the tongue of accolades

the language that descends into the world of darkness:

there is a fife that opens treasure caves

recalling somehow sounds of grace,

and treasure, meaning, models of likeness.

From the book Gates, Windows, Arches, 1979-83 

Translated by Andrew Wachtel, from “Poems and Elegies”, by Olga Sedakova, Compiled, Introduced and Annotated by Slava I.Yastremski, Bucknell University Press, Lewisburg, USA, 2003  ISBN 0-8387-5558-5

Comment: The Young Archaists: Kutik, Sedakova, Kibirov, Parshchikov, by Andrew Wachtel, in Rereading Russian Poetry, edited by Stephanie Sandler, Yale University Press, New Haven and London, 1999.  ISBN 0-300-07149-3.

ИГРАЮЩИЙ РЕБЕНОК

                И в предчувствии мы проживаем
то, чего жить не придется. Великую славу.
Брачную ночь. Премудрую, бодрую старость.
Внуков – детей того сына, которого нет.
Нет, не пустая мечта человеческим сердцем играет.
Знает ребенок, зачем он так странно утешен.
Чем он играет.
Мы не видим лица. Мы глядим на него, как из двери
мать поглядела – и тут же спокойно уходит:
он играет. Белый луч на полу.
                                                    – Он еще поиграет,
я успею доделать, что нужно.
                                                  Время не ждет, он играет.
Перед самым несчастьем предчувствие нас покидает:
это уже не снаружи, это мы сами. Прекрасно
в этой неслышимой музыке, в комнате белой.
Так он в сердце играет,
ребенок, играющий в шашки.

                                Child Playing

In anticipation we live through

what will never be. Great glory.

The wedding night, sage energetic old age.

Grandchildren – the children of a non existent son.

No, empty dreams do not play with men’s hearts.

The child knows what soothes him.

What he plays with.

We don’t see the face. We look upon it, like a mother

does, through the door, and peacefully goes away:

he is playing. A whire ray on the floor

                                                      “He’ll play some more,

I’ll have time to do all that I must.”

                                                     Time doesn’t wait, he is playing.

Before the disaster our anticipation desert us:

Now it’s not external, it’s we ourselves. Sublimely

in this inaudible music, in the white room.

That’s how he plays at the heart,

a child, who’s playing checkers.

НАДПИСЬ

Нина, во сне ли, в уме ли, какой-то старинной дорогой
шли мы однажды, как мне показалось, вдоль многих
белых, сглаженных плит.
                                          – Не Аппиева, так другая –
ты мне сказала, – это неважно. У их городов
мало ли было дорог,
которые к гробу от гроба
переходили. – Здравствуй! – слышали мы, –
здравствуй! (Мы знаем, это любимое слово прощанья.)
Здравствуй! как ясно ты смотришь на милую землю.
Остановись: я гляжу глазами огромней земли.
Только отсутствие смотрит. Только невидимый видит.
Так скорее иди: я обгоняю тебя.

                                Inscription

Nina, in a dream, or my mind – we were walking

one time on some old-fashioned road,

alongside, as it seemed to me, various

white and smoothed-out flagstones.

                                                  Not the Appian, some other one, “ –

you said to me – “it’s not important, the number of roads

in their cities that crossed from one grave to another

was legion.” “Hello!” – we heard –

“Hello! How clearly you look at the earth that’s do dear.

Stop: I look with the eyes of the gigantic earth.

Only the emptiness looks. Only the unseen we see.

So go ahead faster or I’ll leave you behind.”

Translated by Andrew Wachtel, from “Poems and Elegies”, by Olga Sedakova, Compiled, Introduced and Annotated by Slava I.Yastremski, Bucknell University Press, Lewisburg, USA, 2003  ISBN 0-8387-5558-5