10-3-2003
Alexander Aleksandrovich Blok
Александр Александрович Блок
(1880 – 1921)
INDICE DOS POEMAS:
|
|
LINKS:
|
ДВЕНАДЦАТЬ
|
OS DOZE (*)
|
|
1
Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. Ветер, ветер - На всем божьем свете!
Завивает ветер Белый снежок. Под снежком - ледок. Скользко, тяжко, Всякий ходок Скользит - ах, бедняжка!
От здания к зданию Протянут канат. На канате - плакат: "Вся власть Учредительному Собранию!" Старушка убивается - плачет, Никак не поймет, что значит, На что такой плакат, Такой огромный лоскут? Сколько бы вышло портянок для ребят, А всякий - раздет, разут...
Старушка, как курица, Кой-как перемотнулась через сугроб. - Ох, Матушка-Заступница! - Ох, большевики загонят в гроб!
Ветер хлесткий! Не отстает и мороз! И буржуй на перекрестке В воротник упрятал нос.
А это кто? - Длинные волосы И говорит в полголоса: - Предатели! - Погибла Россия! Должно быть, писатель - Вития...
А вон и долгополый - Стороночкой и за сугроб... Что нынче не веселый, Товарищ поп?
Помнишь, как бывало Брюхом шел вперед, И крестом сияло Брюхо на народ?
Вон барыня в каракуле К другой подвернулась: - Ужь мы плакали, плакали... Поскользнулась И - бац - растянулась!
Ай, ай! Тяни, подымай!
Ветер весёлый. И зол и рад.
Крутит подолы, Прохожих косит. Рвет, мнет и носит Большой плакат: "Вся власть Учредительному Собранию!" И слова доносит:
...И у нас было собрание... ...Вот в этом здании... ...Обсудили - Постановили: На время - десять, на ночь - двадцать пять... ...И меньше ни с кого не брать... ...Пойдем спать...
Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер...
Эй, бедняга! Подходи - Поцелуемся...
Хлеба! Что впереди? Проходи!
Черное, черное небо.
Злоба, грустная злоба Кипит в груди... Черная злоба, святая злоба...
Товарищ! Гляди В оба!
|
I
Noite negra, Branca Neve. Vento, vento! Nem um só homem se aguenta de pé. Vento, vento Por este mundo de Deus!
O vento faz girar a branca neve. Há gelo debaixo da neve leve. Resvaladios, pesados, Deslizam os passos Na rua… Ah, coitado!
Entre duas casas, estenderam uma corda. E na corda um cartaz: “Todo o poder à Assembleia Constituinte!” Uma anciã chora, não percebe o que quer dizer aquele cartaz. E porquê um cartaz tão grande? Quantas peúgas se podiam fazer para a garotada Que tem os pés gelados… A velha, como uma galinha Espantada, atravessa um monte de neve. “Ah, Virgem Santíssima, estes bolchevistas atiram-nos à cova!”
Vento que corta! Não aguentas o frio! E um burguês numa esquina Esconde bem o nariz.
Mas quem é este? De cabelo comprido e diz em voz baixa: Traidores! É o fim da Rússia!” É talvez um escritor ou um orador…
E aí vai um homem de saias, esconde-se atrás do monte de neve… Por que estás hoje triste, camarada pope?
Recordas como antes andavas de peito saído e a cruz te fazia brilhar a barriga aos olhos do povo?
Uma dama vestida de astracã vira-se para outra “E como temos chorado…” Nisto escorrega E – pumba! – cai estatelada!
Ai, ai! Vamos ajudá-la!
O vento é alegre, alegre e cruel.
Agita as roupas dos caminhantes, rasga, aperta e agita o grande cartaz: “Todo o poder à Assembleia Constituinte!” E traz-nos estas palavras:
“…Fizemos uma reunião… …naquele edifício… …discutimos… e decidimos: Ir prò quarto dez rublos, dormida vinte e cinco… … não pode ser por menos… Vem daí…”
Anoitece. Esvazia-se a rua Só ficou um mendigo curvado e o vento assobia…
Eh, pobre homem! Ana, Abraça-me…
Quero pão! E depois quê? For a!
O céu está escuro. Raiva, uma triste raiva ferve nos peitos… Raiva negra, raiva santa…
Camarada! Fica De olhos bem abertos! |
|
2
Гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни Кругом - огни, огни, огни...
В зубах цигарка, примят картуз, На спину надо бубновый туз!
Свобода, свобода, Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
Холодно, товарищи, холодно!
- А Ванька с Катькой в кабаке... - У ей керенки есть в чулке!
- Ванюшка сам теперь богат... - Был Ванька наш, а стал солдат!
- Ну, Ванька, сукин сын, буржуй, Мою, попробуй, поцелуй!
Свобода, свобода, Эх, эх, без креста! Катька с Ванькой занята - Чем, чем занята?..
Тра-та-та!
Кругом - огни, огни, огни... Оплечь - ружейные ремни...
Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнём-ка пулей в Святую Русь -
В кондовую, В избяную, В толстозадую! Эх, эх, без креста!
|
II
Voa a neve e passeia o vento. E os doze homens avançam.
Correias negras nos fuzis, e à volta muitas luzes…
Entre os lábios um cigarro, o chapéu enfiado e nas costas um ás de ouros!
Liberdade, liberdade!
Ah, ah, vão sem a cruz!
Tra-ta-ta!
Faz frio, camarada, faz frio!
“Vanka está com Kátia na taberna…” “Ela leva o dinheiro na peúga!”
“Vanka é agora rico…” “Era dos nossos e agora é soldado!”
“Vamos, Vanka, grande sacana burguês, dá um chocho À minha miúda!”
Liberdade, liberdade, ah,ah, vão sem a cruz! Kátia está ocupada com Vanka, E está ocupada com quê?
Tra-ta-ta!
Há mil luzes à solta… Nas costas a correia do fuzil!…
Firme o passo revolucionário! O inimigo nunca dorme! Pega sem medo no fuzil, camarada! Disparemos uma bala à Santa Rússia!
A reaccionária, a das isbás, a do cu grande! Ah, ah, vão sem a cruz!
|
|
3
Как пошли наши ребята В Красной Армии служить - В Красной Армии служить - Буйну голову сложить!
Эх ты, горе-горькое, Сладкое житьё! Рваное пальтишко, Австрийское ружьё!
Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови - Господи благослови!
|
III
Assim é a nossa juventude: servir na guarda vermelha, servir na guarda vermelha, e perder as suas cabeças loucas!
Ah, tu, pobre, doce vida! Dólman rasgado e fuzil austríaco!
Para que todos os burgueses sofram, lançaremos fogo ao mundo, fogo ao mundo que nasceu com sangue. Senhor, a tua benção!
|
|
4
Снег крутит, лихач кричит, Ванька с Катькою летит - Елекстрический фонарик На оглобельках... Ах, ах, пади!
н в шинелишке солдатской С физиономией дурацкой Крутит, крутит черный ус, Да покручивает, Да пошучивает...
Вот так Ванька - он плечист! Вот так Ванька - он речист! Катьку-дуру обнимает, Заговаривает...
Запрокинулась лицом, Зубки блещут жемчугом... Ах ты, Катя, моя Катя, Толстоморденькая...
|
IV
A neve gira, o cocheiro grita Com Vanda e Kátia no trenó! E na berlinda levam Lanternas eléctricas… Ah, ah, arre!…
Com o capote de soldado rasgado tem cara de parvo. Enrola o bigode preto, torce-o e diverte-se…
Aqui está Vanka, de costas largas! Aqui está Vanka, o linguareiro, Abraça a tua Kátia, convence-a…
Ela inclina a cabeça para trás, Os seus dentes pequenos brilham como pérolas… Ah, tu, Kátia, Kátia minha, bochechuda! |
|
5
У тебя на шее, Катя, Шрам не зажил от ножа. У тебя под грудью, Катя, Та царапина свежа!
Эх, эх, попляши! Больно ножки хороши!
В кружевном белье ходила - Походи-ка, походи! С офицерами блудила - Поблуди-ка, поблуди!
Эх, эх, поблуди! Сердце ёкнуло в груди!
Помнишь, Катя, офицера - Не ушел он от ножа... Аль не вспомнила, холера? Али память не свежа?
Эх, эх, освежи, Спать с собою положи!
Гетры серые носила, Шоколад Миньон жрала. С юнкерьем гулять ходила - С солдатьем теперь пошла?
Эх, эх, согреши! Будет легче для души!
|
V
Tens uma cicatriz no pescoço, Kátia, a cicatriz de uma facada. No peito, Kátia, tens uma unhada fresca!
Eh, eh, dança!
Que pernas tão bonitas!
Levavas roupas de rendas; por que não agora? Fodias com oficiais, por que não agora?
Fode, fode! O coração salta-me no peito!
Recordas, Kátia, aquele oficial, Que não se salvou da navalha… Não te lembras dele? Ou não tens a memória fresca?
Eh, eh, refresca-a, mete-me na cama contigo!
Polainas cinzentas levavas, e tomavas chocolate, ias p’rà cama com cadetes… Agora vais com soldados?
Eh, eh, peca, peca! Vais sentir a alma mais leve!
|
|
6
...Опять навстречу несётся вскач, Летит, вопит, орет лихач...
Стой, стой! Андрюха, помогай! Петруха, сзаду забегай!..
Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах! Вскрутился к небу снежный прах!..
Лихач - и с Ванькой - наутёк... Ещё разок! Взводи курок!..
Трах-тарарах! Ты будешь знать, . . . . . . . . . . . . . . . Как с девочкой чужой гулять!..
Утек, подлец! Ужо, постой, Расправлюсь завтра я с тобой!
А Катька где? - Мертва, мертва! Простреленная голова!
Что, Катька, рада? - Ни гу-гу... Лежи ты, падаль, на снегу!
Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!
|
VI
Outra vez se achega o cocheiro, voa, grita, vocifera…
Alto, alto! Andriukha, socorro! Petrukha, corre atrás dele!
Ta-tarara! ta-ta-ta-ta! O pó da neve voa para o céu!…
O cocheiro foge com Vanka!… Uma vez mais carrega o gatilho…
Tra-tarara! Vamos dar-lhe uma lição, …………………………………………………..…….. o que é andar com a miúda de outro!
O canalha escapou-se! Verás como amanhã acabo contigo!
E Kátia, onde está? Morta a deixei, com uma bala na cabeça!
Estás contente, Kátia! Não se mexe… Jaz morta sobre a neve!…
Firme o passo revolucionário! Não descansa o inimigo!
|
|
7
И опять идут двенадцать, За плечами - ружьеца. Лишь у бедного убийцы Не видать совсем лица...
Всё быстрее и быстрее Уторапливает шаг. Замотал платок на шее - Не оправится никак...
- Что, товарищ, ты не весел? - Что, дружок, оторопел? - Что, Петруха, нос повесил, Или Катьку пожалел?
- Ох, товарищи, родные, Эту девку я любил... Ночки черные, хмельные С этой девкой проводил...
- Из-за удали бедовой В огневых её очах, Из-за родинки пунцовой Возле правого плеча, Загубил я, бестолковый, Загубил я сгоряча... ах!
- Ишь, стервец, завел шарманку, Что ты, Петька, баба, что ль? - Верно душу наизнанку Вздумал вывернуть? Изволь! - Поддержи свою осанку! - Над собой держи контроль!
- Не такое нынче время, Что бы нянчиться с тобой! Потяжеле будет бремя Нам, товарищ дорогой!
И Петруха замедляет Торопливые шаги...
Он головку вскидавает, Он опять повеселел...
Эх, эх! Позабавиться не грех!
Запирайти етажи, Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба - Гуляет нынче голытьба!
|
VII
E de novo avançam os doze, às costas levam fuzis. E só ao pobre assassino não se lhe vê a cara…
Cada vez mais depressa, os passos vão-se avivando. Leva um lenço ao pescoço E não se pode aguentar…
“Por que estás triste, camarada?” “Amigo, que te põe calado?” “Porquê, Petrukha, estás triste? Ou choras a pobre Kátia?”
“Eh, camaradas, companheiros, eu gramava essa miúda… Muitas noites embriagadas Passei nos seus braços…”
“Pela força arrogante dos seus olhos de fogo, por aquele sinal vermelho na sua coxa direita, matei, homem fraco, e matei-a por ciúme.. ai!”
“Como nos incomoda este maldito! Tu, Petka, és uma mulher?” Queres arrancar a alma E mostrá-la a todos? Fá-lo!
“Levanta o peito!” “É preciso que te domines!”
“Este momento não é de mimar a miudagem.
É o momento de uma carga Mais forte, querido camarada!”
E Petrukha demora a pressa dos seus passos…
A cabeça levanta e de novo se alegra…
Eh, eh! Divertir-se não é pecado!
Fechem as casas, porque hoje haverá saque!
Abram as adegas, Hoje divertem-se os pobres!
|
|
8
Ох ты горе-горькое! Скука скучная, Смертная!
Ужь я времячко Проведу, проведу...
Ужь я темячко Почешу, почешу...
Ужь я семячки Полущу, полущу...
Ужь я ножичком Полосну, полосну!..
Ты лети, буржуй, воронышком! Выпью кровушку За зазнобушку, Чернобровушку...
Упокойся, господи, душу рабы твоея...
Скучно!
|
VIII
Ai, tu, que amargura! Que morte tenebrosa!
Rico tempo vou passar, vou passar…
A cabeça vou coçar, vou coçar…
E pevides de girassol vou comer, vou comer…
E a navalha Farei servir, farei servir…
Tu, burguês, foge como um pardal! Beberei o teu sangue, por causa desta rapariguinha de sobrancelhas negras…
Que descanse em paz, Senhor, a alma da tua serva…
Que aborrecimento!
|
|
9
Не слышно шуму городского, Над невской башней тишина, И больше нет городового - Гуляй, ребята, без вина!
Стоит буржуй на перекрестке И в воротник упрятал нос. А рядом жмется шерстью жесткой Поджавший хвост паршивый пес.
Стоит буржуй, как пес голодный, Стоит безмолвный, как вопрос. И старый мир, как пес безродный, Стоит за ним, поджавши хвост.
|
IX
Não se ouve o ruído da cidade. Sobre o Nevá o silêncio é pesado. Já se foi o guarda nocturno: Ao gozo, malta, sem vinho!
Numa esquina está um burguês com o nariz tapado. E um cão mete-se-lhe entre os pés,. sarnoso, indeciso, com o rabo entre as pernas.
O burguês, com o cão esfomeado, Está indeciso e calado. E o velho mundo, como um cão sarnoso, está atrás dele com o rabo entre as pernas.
|
|
10
Разыгралась чтой-то вьюга, Ой, вьюга, ой, вьюга! Не видать совсем друг друга За четыре за шага!
Снег воронкой завился, Снег столбушкой поднялся...
- Ох, пурга какая, спасе! - Петька! Эй, не завирайся! От чего тебя упас Золотой иконостас? Бессознательный ты, право, Рассуди, подумай здраво - Али руки не в крови Из-за Катькиной любви? - Шаг держи революционный! Близок враг неугомонный!
Вперед, вперед, вперед, Рабочий народ!
|
X
A tempestade põe-se furiosa, ah, que tempestade de neve! A dois passos não se vê nada, Com esta tempestade!
A neve gira como num funil, a neve levanta-se como uma coluna…
“Oh, que tempestade, Senhor!” “Petka! Eh, deixa-te de parvoíces! De que te salvou o ícone dourado? Que falta de sentido, também, pensa bem, ou não tens sangue nas mãos por amor da tua Katka?” “Firme o passo revolucionário!”
O inimigo está cada vez mais perto!
Avante, avante, avante, povo trabalhador! |
|
11
...И идут без имени святого Все двенадцать - вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль...
Их винтовочки стальные На незримого врага... В переулочки глухие, Где одна пылит пурга... Да в сугробы пуховые - Не утянешь сапога...
В очи бьется Красный флаг.
Раздается Мерный шаг.
Вот - проснётся Лютый враг...
И вьюга пылит им в очи Дни и ночи Напролет!...
Вперёд, вперёд, Рабочий народ!
|
XI
…E sem nenhum nome sagrado, os doze seguem avante.
Estão dispostos a tudo sem nada a lamentar…
Os seus fuzis de aço apontam contra o inimigo que não se vê… por ruelas escuras, onde a neve cai feroz… E da neve mole não podem sair as botas…
A bandeira vermelha os olhos lhes fustiga.
Ouvem-se os seus passos ritmados.
A qualquer momento pode despertar o inimigo cruel.
E a neve caía nos olhos dias e noites sem parar…
Avante, avante, povo trabalhador!
|
|
12
...Вдаль идут державным шагом... - Кто ещё там? Выходи! Это - ветер с красным флагом Разыгрался впереди...
Впереди - сугроб холодный. - Кто в сугробе - выходи! Только нищий пёс голодный Ковыляет позади...
- Отвяжись ты, шелудивый, Я штыком пощекочу! Старый мир, как пёс паршивый, Провались - поколочу!
...Скалит зубы - волк голодный - Хвост поджал - не отстаёт - Пёс холодный - пёс безродный... - Эй, откликнись, кто идет?
- Кто там машет красным флагом? - Приглядись-ка, эка тьма! - Кто там ходит беглым шагом, Хоронясь за все дома?
- Всё равно, тебя добуду, Лучше сдайся мне живьем! - Эй, товарищ, будет худо, Выходи, стрелять начнем!
Трах-тах-тах!- И только эхо Откликается в домах... Только вьюга долгим смехом Заливается в снегах...
Трах-тах-тах! Трах-тах-тах! ...Так идут державным шагом - Позади - голодный пёс. Впереди - с кровавым флагом, И за вьюгой неведим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз - Впереди - Исус Христос.
Январь 1918
|
XII
… E avançam com passo seguro… “Quem vai lá? Saia!" É apenas o vento na bandeira vermelha que ondeia à frente…
À frente há um monte de neve gelada. “Quem vai lá? Saia!” Só um cão vadio esfomeado aparece a coxear…
“Não nos acompanhes, cão sarnoso, ou far-te-ei cócegas com a baioneta! E tu, velho mundo, como um cão sarnoso, Desaparece ou desfazer-te-ei!”
… Mostra os dentes como um lobo faminto, não fiques de rabo entre as pernas, cão sarnoso, cão vadio… “Eh, responde! Quem vai lá?”
“Quem agita aí a bandeira vermelha?”
“Olha bem, que escuridão!” “Quem vai lá, furtivamente, escondendo-se atrás das casas?”
“Tanto faz, vou agarrar-te. Vale mais que te entregues vivo!” “Eh, camarada, será pior, sai ou começamos a disparar!”
Tra-ta-ta! E só o eco Ecoa das casas Só a tempestade com uma risada ampla Estala na neve
Tra-ta-ta! Tra-ta-ta!
E assim vão com passo guerreiro, atrás do cão esfomeado, e à frente a bandeira sangrante, e invisível na neve e imune às balas, através da tempestade que aparece, terna, espalhando um tesouro de pérolas de neve, com uma coroa de rosas brancas - à frente vai Jesus Cristo.
Janeiro de 1918. |
| (*) Tradução de Manuel de Seabra, extraída de POETAS RUSSOS Aleksandr Blok, Serguei Iessenine, Vladimir Maiakovski, Boris Pasternak, Maria Tsvetaieva, Anna Akhmatova, Bulat Okudjava, Ievgueni Ievtuchenko. Relógio de Agua, 1995 ISBN - 972-708-280-7 |
|
Скифы
Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, С раскосыми и жадными очами!
Для вас - века, для нас - единый час. Мы, как послушные холопы, Держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал И заглушал грома, лавины, И дикой сказкой был для вас провал И Лиссабона, и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток Копя и плавя наши перлы, И вы, глумясь, считали только срок, Когда наставить пушек жерла!
Вот - срок настал. Крылами бьет беда, И каждый день обиды множит, И день придет - не будет и следа От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир! Пока ты не погиб, Пока томишься мукой сладкой, Остановись, премудрый, как Эдип, Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит, глядит в тебя И с ненавистью, и с любовью!...
Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит! Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит!
Мы любим все - и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно всё - и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений...
Мы помним всё - парижских улиц ад, И венецьянские прохлады, Лимонных рощ далекий аромат, И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет, И душный, смертный плоти запах... Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы Играющих коней ретивых, Ломать коням тяжелые крестцы, И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны Придите в мирные обьятья! Пока не поздно - старый меч в ножны, Товарищи! Мы станем - братья!
А если нет - нам нечего терять, И нам доступно вероломство! Века, века вас будет проклинать Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам Перед Европою пригожей Расступимся! Мы обернемся к вам Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал! Мы очищаем место бою Стальных машин, где дышит интеграл, С монгольской дикою ордою!
Но сами мы - отныне вам не щит, Отныне в бой не вступим сами, Мы поглядим, как смертный бой кипит, Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн В карманах трупов будет шарить, Жечь города, и в церковь гнать табун, И мясо белых братьев жарить!...
В последний раз - опомнись, старый мир! На братский пир труда и мира, В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира!
30 января 1918
|
You are millions. We are hordes and hordes and hordes. Try and take us on! Yes, we are Scythians! Yes, we are Asians - With slanted and greedy eyes!
For you, the ages, for us a single hour. We, like obedient slaves, Held up a shield between two enemy races - The Tatars and Europe!
For ages and ages your old furnace raged And drowned out the roar of avalanches, And Lisbon and Messina's fall To you was but a monstrous fairy tale!
For hundreds of years you gazed at the East, Storing up and melting down our jewels, And, jeering, you merely counted the days Until your cannons you could point at us!
The time is come. Trouble beats its wings - And every day our grudges grow, And the day will come when every trace Of your Paestums may vanish!
O, old world! While you still survive, While you still suffer your sweet torture, Come to a halt, sage as Oedipus, Before the ancient riddle of the Sphinx!..
Russia is a Sphinx. Rejoicing, grieving, And drenched in black blood, It gazes, gazes, gazes at you, With hatred and with love!..
It has been ages since you've loved As our blood still loves! You have forgotten that there is a love That can destroy and burn!
We love all- the heat of cold numbers, The gift of divine visions, We understand all- sharp Gallic sense And gloomy Teutonic genius...
We remember all- the hell of Parisian streets, And Venetian chills, The distant aroma of lemon groves And the smoky towers of Cologne...
We love the flesh - its flavor and its color, And the stifling, mortal scent of flesh... Is it our fault if your skeleton cracks In our heavy, tender paws?
When pulling back on the reins Of playful, high-spirited horses, It is our custom to break their heavy backs And tame the stubborn slave girls...
Come to us! Leave the horrors of war, And come to our peaceful embrace! Before it's too late - sheathe your old sword, Comrades! We shall be brothers!
But if not - we have nothing to lose, And we are not above treachery! For ages and ages you will be cursed By your sickly, belated offspring!
Throughout the woods and thickets In front of pretty Europe We will spread out! We'll turn to you With our Asian muzzles.
Come everyone, come to the Urals! We're clearing a battlefield there Between steel machines breathing integrals And the wild Tatar Horde!
But we are no longer your shield, Henceforth we'll not do battle! As mortal battles rages we'll watch With our narrow eyes!
We will not lift a finger when the cruel Huns Rummage the pockets of corpses, Burn cities, drive cattle into churches, And roast the meat of our white brothers!..
Come to your senses for the last time, old world! Our barbaric lyre is calling you One final time, to a joyous brotherly feast To a brotherly feast of labor and of peace!
30 January 1918
|
|
В РЕСТОРАНЕ
Никогда не забуду (он был, или не был, Этот вечер): пожаром зари Сожжено и раздвинуто бледное небо, И на желтой заре - фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале. Где-то пели смычки о любви. Я послал тебе черную розу в бокале Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко Взор надменный и отдал поклон. Обратясь к кавалеру, намеренно резко Ты сказала: "И этот влюблен".
И сейчас же в ответ что-то грянули струны, Исступленно запели смычки... Но была ты со мной всем презрением юным, Чуть заметным дрожаньем руки...
Ты рванулась движеньем испуганной птицы. Ты прошла, словно сон мой легка... И вздохнули духи, задремали ресницы, Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала И, бросая, кричала: "Лови!.." А монисто бренчало, цыганка плясала И визжала заре о любви.
1910
|
I shall never forget (was it real or fancied, That far evening?) the yellowish light Of a sky scorched and riven by flame and, against it, Rows of streetlamps already alight.
It was crowded. The bows scraped the strings, and, lamenting Love's swift passing, spoke sadly to me. By the window I sat, and a black rose I sent you In a glass of sky-golden ayi.
You glanced at me. I bowed, and, your gaze meeting boldly, To conceal my embarrassment strove. To your escort you turned, saying pointedly, coldly: "Who'd have thought it! He too is in love."
And the strings in reply now burst forth, and their singing Was both savagely frenzied and gay... But for all of your scorn you were with me: your fingers Trembled slightly and gave you away.
Darting up like a great startled bird, you winged past me And seemed light as a thing in a dream... Drooping lashes, a faint breath of perfume, the restless Swhish and whisper of silk, and its sheen.
But from out of the mirrors at me you threw glances, Shouting "Catch!" as you moved swiftly on, And the Gypsy, her beads jingling, never stopped dancing And shrilled loudly of love to the dawn.
1910
|
|
НЕЗНАКОМКА
По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный Бесмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов "In vino veritas!" кричат.
И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна Дыша духами и туманами, Она садится у окна.
И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне! Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине.
24 апреля 1906, Озерки |
At evening over the restaurants, Eerie the air and stifling, And raucous drunken shouts of greeting Float on the foetid breath of Spring.
Far off, above the dusty side-streets, Under the blue suburban skies, The baker’s sign glints faintly golden, Somewhere a fretful infant cries.
And every evening beyond the turnpikes, In rakish bowlers, jocular swells Go promenading with their ladies Along the ditches and canals.
Over the lake – the creak of rowlocks, A woman’s voice shrills suddenly. Used to it all, the moon’s round image Leers fatuously up in the sky.
And every evening in my wineglass I see my one and only friend, By the mysterious, acrid potion, Even as I, subdued and stunned.
Beside me at the neighbouring tables, The sleepy waiters loaf about. The drunkards have the eyes of rabbits: “In vino veritas!” they shout.
And every evening at the appointed Hour (or is this just a dream?), A girlish form in silken garments Stirs in the misty window-frame.
She treads her way through all the drunkards, Never escorted, but alone, And slowly, breathing mists and perfume, Sits by the window on her own.
And ancients, long-forgotten legends. Waft from her flowing silken things, Her dead-dress trimmed with plumes of mourning, Her slender fingers sheathed in rings.
And, captivated by her nearness, I look beyond her veil’s dark film, And see a shore of strange enchantment, And a far-off, enchanted realm.
Great mysteries are entrusted to me, Somebody’s sun is made my own; Deep into all my soul’s recesses The acrid bitter wine has gone.
And ostrich feathers, curled and drooping, Sway to and fro inside my brain, And fathomless blue eyes are flowering On the shore of that far domain.
And in my heart is locked a treasure, And at long last the key is mine! Yes, you are right, you drunken monster! I know it now: there’s truth in wine.
1906
Translated by Alex Miller |
|
* * * Вхожу я в темные храмы, Совершаю бедный обряд. Там жду я Прекрасной Дамы В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны Дрожу от скрипа дверей. А в лицо мне глядит, озаренный, Только образ, лишь сон о Ней.
О, я привык к этим ризам Величавой Вечной Жены! Высоко бегут по карнизам Улыбки, сказки и сны.
О, Святая, как ласковы свечи, Как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, Но я верю: Милая - Ты.
25 октября 1902
|
I enter the darkness of churches, I practise a plain, humble rite. There I wait for the Beautiful Lady Where the icon lamps spill their red light.
In the shadows close by a tall column, I start at a creak of the door, But the face that regards me is only An image, a vision of Her.
I am used to the robes that are worn by The Majestic, Eternal Bride! On the cornices high up above me, Smiles, visions and fairy-tales glide.
O Holiest, how fair are the candles, How consoling Thy lineaments are! Though I hear neither sighing nor speaking, I believe: Dearest one, Thou art here.
27 October 1902
|
|
На поле Куликовом
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь - степной, наш путь - в тоске безбрежной -
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы - ночной и зарубежной -
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
7 июня 1908
|
The river spreads out. It flows, sorrowful, lazy
And washes the banks.
Above the bare clay of the yellow cliff
Haystacks languish on the steppe.
O my Rus! My wife! Our long path
Is painfully clear!
Our path has pierced our breast like an arrow
Of ancient Tatar will.
Our path leads through the steppe, through endless yearning,
Through your yearning, O Rus!
And I do not even fear the darkness
Of night beyond the border.
Let night come. We will speed to our goal, light up
The steppe with campfires.
In the smoky reaches a holy banner will shine
Along with the Khan's steel sabre...
And the battle is eternal! We can only dream of peace
Through blood and dust...
The mare of the steppe flies on and on
And tramples the steppe grass...
And there is no end! the miles and slopes flash by...
Stop!
The frightened thunderheads approach,
The sunset bleeds!
The sunset bleeds! Blood streams from the heart!
Weep, heart, weep.
There is no peace! The mare of the steppe
Flies at full gallop!
June 7, 1908
|
18 February 2014
The Russian Symbolist Aleksandr Aleksandrovich Blok (1880–1921) is widely regarded as the finest Russian poet after Pushkin. He was heavily influenced by the belief of the poet and philosopher Vladimir Solovyov (1853–1900) in an all-embracing, feminine creative principle he called the “Divine Sophia”. Much of Blok’s early work was addressed to a similar figure – the “Beautiful Lady” – although the mystical idealism with which he treated her, contaminated perhaps by the endemic irony of the intelligentsia to which he belonged, soon began to fade, leaving him in what he called “the hell of art”.
The resulting conflict between Blok’s romantic hopes for Russia (“my theme is the theme of Russia . . . . I consciously and irrevocably dedicate my life to this theme”, he wrote to Constantin Stanislavski in 1908) and his growing awareness that these could only be fulfilled by the overthrow of a class that had begun to repel him can be felt throughout his mature work, especially in the poem “Russia” where he finds himself on the same desolate road as the country he so loves. Here, Russia is simultaneously beautiful Muse and gypsy harlot, romantic ideal and fallen woman, touching the poet “like love’s first tears” but ready to squander her “wild beauty” on the first to seduce and deceive her (Rasputin?). The “painted spokes” of her carriage are mired in historical failure. Perhaps the lost harmony of the world will come with the Bolshevik apocalypse: three horses to carry the troika-driver and his song.
|
Russia 18 October 1908
Russia, my beggarly Russia,
I cannot offer you my pity,
If he seduces and deceives you,
But what of that? Just one more sorrow,
And the impossible is possible,
|
РОССИЯ
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одно заботой боле -
Одной слезой река шумней
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
1908
|
o |